Вопросы самораскрытия терапевта

Степень того, насколько терапевт может быть открыт для клиента, озвучивать факты из своей жизни, мысли или чувства, часто уже предписана выбором направления внутри психотерапии. Разброс идет от минимального самораскрытия, когда терапевт работает «чистым листом» для удобства и чистоты проекций, стараясь не привносить реальную фактуру своей жизни, до, напротив, самого прямого личностного участия, общения, когда снаружи может быть не всегда понятно, кто тут терапевт, кто клиент. Большинство специалистов находят себя где-то между, и в этом тексте будем размышлять о том, какой может быть терапевтический смысл в выборе своего личного стиля в этом вопросе.

Если вспомнить, при каких обстоятельствах рождалась идея терапевта как чистого листа, то окажется, что одной из важных мотиваций Фрейда находиться позади кушетки пациента, было, в частности, его личное глубокое нежелание, чтобы на него внимательно смотрели и изучали посторонние люди по несколько часов в день.

Ясно, что, наблюдая за терапевтом, клиент постоянно выносит свои оценки, калибрует отношение и фиксирует весь пласт информации, которая вписана во внешность, стиль поведения, в позу и т.д. Чем больше терапевт видим и открыт, тем меньше он в «домике» своей роли и защищен от оценивания. Толерантность к этим оценкам и к пристальному вниманию в очень большой мере определяет сам диапазон возможностей к самораскрытию у терапевтов. Личные особенности такого плана нередко находят свое отражение в предпочтении и определенных парадигм теоретического обоснования подхода к самораскрытию.

Визуальное укрытие за кушеткой – сейчас уже достаточно эксклюзивный случай. Чаще всего терапевт укрывает себя информационно и эмоционально.

Широко распространены анекдотичные образы психологов, которые на любой прямой личный вопрос отвечают «Почему вы об этом спрашиваете?» Эти представления не лишены реальной подоплеки, но в силу своей шаблонности и предсказуемости вряд ли могут приводить к желаемым терапевтическим результатам. Клиент улыбнется про себя, отметит закрытость терапевта, но на этом обычно и всё.

Если терапевт оказывается застигнут врасплох совсем уж личным вопросом, то, кроме заботы о чувствах клиента, тут может возникнуть обычная неловкость. Как любой человек, он должен произвести над собой усилие, чтобы впустить другого в свою жизнь. Чтобы другой получил представление о жизненном опыте, бытовых реалиях или о каких-нибудь сложных чувствах терапевта. Тем более, что редко кто способен быстро и точно предугадать, чем отзовется в клиенте та или иная информация, будет это полезно или излишне. Требуется время обдумать целесообразность привнесения конкретных фактов, так что включаются защитные механизмы: «Интересно, а почему этот вопрос возник у вас именно сейчас?».

Естественное стремление к укрытию терапевта свойственно не только совсем уж ортодоксальному психоанализу. В подходах, ориентированных на когнитивные и поведенческие изменения, такой же эффект достигается унификацией методик и упражнений. Не важно, чем живет специалист, который обучит клиента исполнению набора процедур, после которых его самочувствие может улучшиться. Никто не полезет в душу врачу или фитнесс-тренеру. В таких направлениях терапевт защищен и самой механикой сессии как тренинга и краткосрочностью этой работы.

На самом деле, почти любая краткосрочная работа позволяет терапевту сохранять что-то вроде анонимности. Чтобы между людьми смогла возникнуть глубокая эмоциональная привязанность или такая интрига, чтоб личность терапевта сильно заинтересовала клиента, нужно время. На первых порах обычно вполне достаточно того, что можно узнать по стенам кабинета с дипломами, фотографиями детей или любимой кошки.

К не-анонимности терапевта обычно призывают гуманистические и клиенто-центрированные направления. Их важной составляющей становится ставка на «реальные отношения» и, значит, на реального живого терапевта. Как правило, тут ему надлежит быть доступным и присутствовать максимально, включая весь свой опыт и чувства. Другой вопрос, насколько привнесение всего этого материала действительно имеет смысл и принесет пользу конкретному клиенту в каждом отдельном случае. В ключе экзистенциально-гуманистического подхода эти темы основательно разрабатывали Бубер, Роджерс, Бьюдженталь, Спинелли и многие другие.

Любопытство клиента и его смелость запрашивать личную информацию о терапевте не стоило бы сильно преувеличивать. Как правило, клиент сам защищает себя от лишней информации до тех пор, пока его тревога относительно непрозрачности терапевта или его сомнения в возможности взаимопонимания не достигнут критических показателей. Или, в более благоприятном случае, пока терапевт не станет таким безопасным человеком, узнать про которого что-то очень личное можно будет без страха потерять хорошие отношения или переоценить в них что бы то ни было.

В целом же, для того, что бы озвучить очень личный вопрос, клиенту приходится идти на риск поставить терапевта в неловкое положение, риск получить отпор и к тому же приходится превозмогать уже принятую практику «мы здесь говорим о клиенте, а не о терапевте». Все это непросто и происходит довольно редко.

С другой стороны, информация, спонтанно озвученная самим терапевтом, о том, что не относится напрямую к терапевтическому полю, но составляет картину его личной человеческой жизни (например, куда он поедет в отпуск отдыхать, или даже как он относится к нынешней погоде), обычно воспринимается клиентами очень позитивно. Такие фрагменты спонтанного самораскрытия подчеркивают доступность терапевта на человеческом уровне и искренность его симпатии (если только не задевают какие-то явные больные места у клиента).

Очень редко случаются клиенты, с самого начала «бесцеремонно вторгающиеся» в личное пространство, задающие терапевту интимные вопросы или использующие информацию, уже заранее найденную в социальных сетях или где-нибудь еще, чтобы «проверить» терапевта или спровоцировать его на какие-то определенные реакции. Такое начало работы имеет очень хороший диагностический потенциал и является показателем более широкой проблематики с границами и, предположительно, с темами тревоги, власти и насилия. Разбор работы с этими случаями не относится к теме настоящей статьи, но общим тезисом можно обозначить необходимость терапевту позаботиться о своей личной безопасности.

Значительно чаще приходят клиенты, для которых определенная информация о терапевте оказывается критически важной при самом его выборе. Эти случаи легко отличить от общей «бесцеремонности» по тому, насколько узко сфокусированный вопрос волнует клиента. Например, на первой встрече терапевта могут спросить, есть ли у того муж, жена или дети, как он относится к мигрантам, к действующему политическому строю, к ПАВ, к ЛГБТ и т.д. и т.п. Когда такие узкие и значимые для клиента темы всплывают на поверхность быстро, то требуют четкого, ясного ответа и не имеют, собственно, никакого отношения к психотерапии. Это просто изначальные условия работы, как наличие кресел или времени.

Но если все важные предварительные вопросы заданы, а по основным фактам своего профессионального опыта терапевт вменяемо открыт, то на этом спонтанность можно и останавливать.

В начальной фазе терапии раскрытие чувств по отношению к клиенту, пространные интерпретации его проблем и, тем более, факты из жизни самого терапевта, которые, по его мнению, имеют отношение к делу («А вот был у меня такой случай…») очень часто воспринимаются как излишние, подавляющие, отвлекающие или даже очень раздражающие. Это происходит по вполне естественной причине – клиент защищает себя.

Особенно вероятно такое развитие событий, если в момент включения речи терапевта клиент был сильно сосредоточен на себе, находился внутри важного эмоционального или мыслительного процесса, из которого его выдернули.

Это происходит, и когда клиенту требуется пространство для себя, пауза и время немного посидеть и подумать.

И, конечно, это происходит, когда клиент и так изо всех сил пытается забыть, что перед ним сидит человек, которого нужно иметь в виду и чьи чувства учитывать.

То есть, отрицательный эффект от привнесения личного материала терапевта будет ощущаться достаточно часто. Возникает вопрос, а когда же «быть собой» и вносить в терапию всю свою неповторимую личность и богатый жизненный опыт, к чему так располагает гуманистическая парадигма психотерапии? Как понять, когда уже пришло время?

1. Интерпретация и отражение

Проще всего дело обстоит с размышлениями вслух по поводу ситуации клиента и с отражением его чувств, как их уловил терапевт. Легко ориентироваться на общий запрос клиента – нуждается ли он вообще в переформулировке, рабочей объяснительной схеме или в помощи выразить его ситуацию в конкретных и точных словах. Как правило, этот общий запрос есть, если только не оговорено обратное, и клиента не раздражает любая обратная связь. По большому счету, из такого самораскрытия терапевтом своих мыслей и состоит львиная доля работы: «Я правильно вас понял, что…?», «Поправьте меня, если я ошибаюсь, вы имели в виду…?», «Вы хотите сказать, что…?» и т.д.

Здесь есть место отражению не только того, что сказал клиент, но и отражению его чувств и телесных реакций. Например: «Вы сейчас так на меня посмотрели, как если бы…», «Мне кажется, вы немного напряглись, или нет?» и самое простое «Страшно?».

Всю эту часть работы редко относят к самораскрытию как таковому. Между тем всё, что произносит терапевт, точно так же, как и всё, что произносит клиент, это самораскрытие их личностей, способа мышления, чувствования, стиля взаимоотношений людей и т.д. Трудно себе представить существование кого-то как полностью чистого листа, если только человек не реагирует как программируемое приложение по очень жесткой методике. Да и то всегда остаются его выражение лица, поза, частота дыхания, посматривание на часы и все остальное, что его разоблачает.

2. Чувства о клиенте

Следующий уровень самораскрытия – это чувства, которые возникают у терапевта во время сессии или, например, после нее, но все же в связи с клиентом.

Чтобы поделиться таким материалом, терапевт должен быть уверен, что, во-первых, это вообще имеет какое-то отношение к клиенту, и, во-вторых, что в этом озвучивании есть терапевтический смысл.

Самый очевидный смысл – это эмоциональная поддержка, если чувства терапевта носят характер, который содержит возможность такой поддержки (уважение, интерес, внутреннее согласие, сочувствие, восхищение и пр.).

Смысл есть так же в озвучивании чувств, которые клиент до себя не допускает, но, по мнению терапевта, ему стоило бы это сделать. Сюда попадают тревога клиента, реальная оценка тяжести ситуации и сил клиента, какая-то душевная боль или трудности, о которых не говорится прямым текстом.

Например, это может звучать как: «Мне больно видеть, как…» или «Как же вы справились с этим кошмаром?», «Могу себе представить, как вам это было неприятно…»

В этих примерах самораскрытие заключено в подборе значащих слов: «больно», «кошмар» и «неприятно». Терапевт раскрывает свой внутренний отклик и привносит свою личную семантическую оценку ситуации. Клиент вправе отвергнуть его эпитеты и даже возмутиться им. Это будет нормальная реакция, и если терапевт «попал», и если он «не попал» со своей оценкой. Иногда бывает, что на сессии клиент яростно защищается от преувеличенного или неверного с его точки зрения слова, но потом дома и в одиночестве его накрывает то самое чувство, название которого он до себя хотя бы допустил. Таким образом это чувство имеет шанс быть прожитым, а какой-то кусок важного материала про себя стать принятым.

Отдельный вопрос – отрицательные чувства терапевта в адрес клиента, и как их раскрывать. Например, как поделиться тем, что терапевт ощущает себя запутанным клиентом, отвергнутым им, обесцененным или, например, испытывает в его присутствии сильное раздражение.

Если начать с проговаривания в голове того, почему терапевту кажется, что такое озвучивание будет полезным, то в 80% случаев на этом этапе становится видно, что мотивация изобилует потребностью защититься, установить правильные с точки зрения терапевта границы, а то и наказать клиента за причиняемый им дискомфорт.

Оставшиеся 20% обычно укладываются в формулы вида «Мне показалось, что некоторые ваши трудности в общении или в отношениях с людьми могут быть связаны с тем, что… Как вы на это смотрите?», «Мне жаль слышать, что…» или «Интересно, а как обычно реагируют другие люди, когда вы говорите им…?».

Конечно, здесь самое место для доброго юмора, если он присутствует у обоих: «Даа… И как же вы терпите такого самовлюбленного болвана, как я?».

3. Действительно «личные» чувства и факты

Иногда в ответ на клиента или на его историю у терапевта возникают чувства уже к своей личной истории и к своей жизни. Часто это происходит на почве сходства элементов из самих историй или в связи с тем, что оказываются задетыми какие-то важные личные ценности терапевта. В конце концов, терапевт бывает просто аффективно заражен эмоциональным состоянием своего клиента, что вполне естественно.

Примеры:

Клиент мучает животных, а у терапевта это вызывает гнев.

Клиент переживает болезнь близкого родственника, и в жизни терапевта сходная ситуация.

Клиента били в школе, и терапевта тоже били в школе. Или терапевт сам был тем, кто бил, и теперь испытывает чувство вины.

После сессии с глубоко депрессивным клиентом терапевта тянет полежать с закрытыми глазами и пожалеть себя (его никто не любит, все в жизни бессмысленно).

Сильные эротические чувства в адрес клиента или чувство физического отвращения тоже можно отнести к этому пункту – что-то в клиенте, затрагивает что-то глубоко личное в терапевте.

Делиться или нет такими вещами зависит от терапевтического смысла и от личной устойчивости терапевта, сможет ли он справиться с последствиями своей откровенности.

Адекватными поводами обычно становятся:

- потребность объяснить клиенту свое непонятное или необычное поведение

- возможность оказать клиенту эмоциональную или информационную поддержку, разделить с ним определенные чувства, с привлечением реальной фактуры, подтверждающей саму возможность понимания.

Особенно желательны такие личные включения, когда в спектре переживаний клиента есть чувство собственной негативной уникальности, исключенности из «нормальных» людей, чувство его ущербности в чем-то. Причем, необязательно терапевт должен делиться полностью эквивалентным опытом (часто это и невозможно). Полезно будет любое включение личных переживаний и опыта, в связи с которыми терапевт сам когда-нибудь чувствовал себя очень ущербным, ненормальным, одиноким.

Естественно, что это работает только с поправкой на адекватность, чтобы постановка в один ряд своего опыта и опыта клиента не обесценила ни одно, ни другое. Сравнивать чувства человека, страдающего от дисморфофобии, со своим, пускай и очень сильным, желанием похудеть к лету – это довольно спорно.

В ситуации аффективного заражения также оказывается полезным время от времени выражать свои чувства, сходные с чувствами клиента, но в своих собственных словах. То есть, действительно отражать состояние клиента, «встретить» его там, где он есть.

Но если терапевт подозревает, что его чувства мешают воспринимать человека и процесс адекватно, то это повод к супервизии и, как минимум, к тому, чтобы притормозить любое отраегирование. Спонтанные самораскрытия на очень высоком эмоциональном градусе редко бывают действительно удачными. Сэджвик пишет по этому поводу: "Нельзя забывать, что одним из важнейших постулатов хорошей психотерапии является умение вовремя заткнуться".

С другой стороны, нет смысла абсолютизировать осторожность. Если терапевт промахнулся разово и сиюминутно, был остановлен клиентом и хочет сохранить взаимопонимание, то можно прямо и быстро, в ясных формулировках, без самоуничижения объяснить, почему он подумал или почувствовал то, что он подумал и почувствовал.

Обычно я привожу пример своего случая с клиенткой, у которой были некоторые неочевидные физические отклонения. Человек описывал неприятный эпизод из детства, когда ее показывали целой толпе студентов-медиков. Я вспомнила похожий эпизод из своей жизни и легко спроецировала на нее свои чувства относительно того эпизода. Но мои чувства оказались намного более сильными, чем чувства клиентки, то есть, я «отразила» ее с сильным преувеличением.

Наши отношения к тому моменту были уже довольно продолжительными, поэтому быстро стало ясно, что я не попадаю, теряю контакт. В атмосфере читалось нарушение общей синхронности, как если бы мы обе запнулись и потеряли направление движения.

Чтобы вернуть контакт, пришлось в нескольких фразах описать свой детский опыт и объяснить, откуда возникли мои представления о ее чувствах. Хочется думать, что такие эпизоды признания вместе с привнесением своего личного человеческого бытия здорово сближают и этим все-таки несколько искупают саму ошибку.

Прямой запрос со стороны клиента на личные чувства терапевта бывает вызван очень разными причинами. Вот самые частые:

- Тревога о том, как терапевт оценивает клиента, что он думает о нем, на самом деле

- Ощущение вакуума или глубокого одиночества рядом с "холодным" или "слишком закрытым" терапевтом

- Любопытство ко мнению более осведомленного человека

- Желание клиента выйти из режима монолога в более привычный и понятный ему режим диалога

- Выражение симпатии к терапевту, заинтересованность в нем

- Наконец, просто потребность проверить, что здесь кто-то есть, что его все еще слушают.

Однажды на групповой живой супервизии мне довелось наблюдать такую сессию:

Клиентка, женщина средних лет, достаточно замкнутая, отстраненная, с проблематикой непонимания миром и мира ею, с трудностями вписываться в коллективы и склонностью уходить в себя.

Терапевт, тоже женщина средних лет, теплая, даже скорее горячая, склонная к материнской заботе с элементами поглощения и укутывания.

Разумеется, что чем больше клиентка говорила о своей изоляции и холодном равнодушном мире, тем более страстно терапевт стремилась обнять клиента и «накормить» ее своим теплом и принятием.

Эта прыть, в свою очередь, пугала клиентку, та отстранялась и закрывалась.

Тогда терапевт делала вывод, что проявляет все еще мало тепла, становилась еще более принимающей и удобной, буквально проваливалась в клиентку, теряя себя и свое твердое место.

В конце концов, клиентка замкнулась окончательно, терапевт же чувствовала себя униженной и отвергнутой в своих самых теплых чувствах и в действительно титанических стараниях достучаться и дать клиенту ощущение безусловного принятия.

Такой сессии могло бы помочь именно адекватное и своевременное самораскрытие чувств терапевта.

Во-первых, во время подведения итогов, клиентка сама высказалась, что ей хотелось бы, чтобы терапевт хотела хоть чего-то для себя, а не только для клиентки. Из-за постоянной подстройки под клиентку, последняя парадоксально не чувствовала терапевта как самостоятельную личность и как опору.

Во-вторых, сама позиция укутывающей заботы по отношению к клиенту, прибегающему к изоляции как к основной психологической защите, вызывает вопрос, который можно было бы и разрешить, рассказав вслух о своих чувствах. Внутри своей головы терапевт думала что-то вроде: «Я не знаю, как мне тебе помочь, но то, что я готова тебя тепло принимать, для тебя, похоже, недостаточно или нежелательно. Что еще я могла бы для тебя сделать? Побыть рядом и послушать будет достаточно?». Такое самораскрытие своих совершенно личных чувств и сомнений могло бы стать опорой для построения контакта и уравновесило бы баланс ответственности в паре. У клиентки появилась бы свобода регулировать теплоизлучение терапевта по своим потребностям. И даже если бы из сессии все равно ничего не получилось, терапевт, во всяком случае, не чувствовала бы себя униженной и измученной.

Но в положении, когда «я весь для клиента» обычно нет места адекватному самораскрытию, так как нет места и себе самому.

Вопрос «Готов ли я к раскрытию чувств по отношению к клиенту прямо сейчас?» – в целом, хороший диагностический маяк того, что происходит.

4. Советы

Считается общим местом, что в терапии не дают советов. Эта установка относится к случаям, когда клиент может справиться с ситуацией самостоятельно, но избегает этого из-за действия своих психологических защит. Небрежение этим правилом не только бесполезно, так как не ведет к проработке и совладанию с самими защитами, но и вредно, так как способствует углублению ощущения клиентом своей беспомощности.

Другое дело, что в жизни человека случаются ситуации, с которыми он не может справиться не вследствие своих психологических трудностей, а просто в силу отсутствия нужной информации. Так, клиент может не знать о самом существовании учреждений или специалистов по поводу своей проблемы. Доулы, smm-специалисты, платная скорая помощь, pay-pal... Могут существовать хорошие решения у узкой и конкретной проблемы, находящиеся просто за пределами кругозора данного клиента, в силу, например, его образа жизни или круга общения.

Можно принять позицию технической нейтральности и держаться того, что внешняя жизнь человека – это не наше дело, а кто хочет, тот сам разберется, и гугл ему в помощь. Однако на практике за эту позицию нейтральности, приходится дорого платить сознательным удерживанием в себе важной информации, а, значит, загрязнением чисто человеческих отношений. Прозрачным терапевтическим отношениям в такой среде тоже ставится стеклянный потолок.

Конечно, речь не идет о том, чтобы решить проблему вместо самого человека: позвонить, договориться или погуглить. Хотя в ситуациях, когда клиенту назначили какой-нибудь неведомый прежде миру (и мне) медикамент, я и вправду гуглю.

5. Внутренняя терапевтическая «кухня»

Нередко можно столкнуться с вопросами клиента о том, как терапевт видит перспективы решения проблем клиента, как скоро тому станет лучше, что вообще сейчас происходит в терапии, какая у терапевта стратегия и видение ситуации.

Иногда это действительно вопрос о диагнозе и перспективах лечения, на знание которых пациент имеет полное право.

Чаще же это потребность в сотрудничестве с терапевтом и в информации о себе. В промежутках между сессиями клиент вынужден постоянно решать для себя целый ряд вопросов о терапии, чтобы просто продолжать ее посещать. Основные вопросы – это: за что клиент платит деньги, на какой интервал терапии ему стоит настраиваться, чтобы планировать свою жизнь, ну и, наконец, когда ему станет лучше. Человеку нужно на что-то опираться, чтобы поддерживать свою мотивацию проходить через жесткие и болезненные периоды в терапии, не бросая и не теряя веры.

Эта опора мотивации возникает как в форме «Что угодно, лишь бы не было так плохо», так и в форме «Я хожу, потому что мы идем к нашей общей цели». Отсюда и формулировки вопросов клиентов: сколько мне еще ждать, когда уже начнет что-то меняться, и в чем смысл того, что мы делаем, как это приблизит меня к цели, и пр.

В некоторых сочетаниях терапевт-клиент такие навязчивые вопросы могут носить характер недоверия, обесценивания и потребности клиента самому максимально контролировать терапевта. Настойчивое стремление клиента добыть от терапевта знание и понимание, чтобы включить их в себя, как нечто, полученное силой, а не как добровольный дар, принимаемый с благодарностью, может скрывать бессознательное разрушение того, что клиент получает. Это сложная эмоциональная реакция (подробно описанная, напр. Кернбергом, Розенфедьдом и др.), на разрешение которой обычно уходит много времени. В типичных случаях такого развития событий длинные периоды интеллектуального самоанализа, во время которых клиент обращается с терапевтом так, как будто того не существует, перемежаются периодами, когда клиент страстно ждет интерпретаций и принимает их, пытаясь опередить терапевта в своих догадках, быстро присваивает то, что услышал, и как только это происходит, начинает испытывать пустоту и неудовлетворенность, как если бы не получил ничего. Такой рисунок сессии, если он является типичным, ставит вопрос об определенных личностных особенностях, под которые нужно модифицировать свою технику.

В любом случае, вопросы требуют какого-то ответа и рефлексии, относятся они к проблематике самого клиента или к особенностям отношений этих двоих.

Я неохотно «обучаю» клиентов своим теориям, поскольку те быстро осваивают этот язык и начинают поставлять материал, который «подтверждает» теорию любого рода, которую они для себя приняли. Такая проблема особенно сильно проявляется в рамках авторитарных парадигм и типов интерпретации, например, в ключе психоаналитической номенклатуры или медикализации работы психики.

Но эти же вопросы приобретают несколько иную значимость, когда речь идет об учебной терапии, и клиент вынужден параллельно анализировать процесс с точки зрения внешнего наблюдателя. Вопросы, вроде «Что именно делал терапевт, какие техники использовал, и что из этого помогало, а что мешало?» требуют от клиента не только навыка саморефлекии и оценки процесса, но и, зачастую, смелости задавать неудобные вопросы о том, что, на самом деле, делает терапевт и почему. Если терапевт берет на себя обучающую роль или даже просто испытывает к клиенту расположение, то здесь не получится отделаться «Почему вы спрашиваете?» или «А как вы сами думаете?».

Похожие ситуации складываются, когда клиент терапевта и сам терапевт. Здесь возникает необходимость выработки общего на двоих диалекта психологического языка, на котором будут разговаривать двое.

В некоторых случаях и на длительном интервале в их обыденные терапевтические отношения могут внедряться темы профессиональной конкуренции, авторитетности, права на ошибку, возможности свободного выбора парадигмы и личного стиля, отличающегося от стиля визави, причем все это в обе стороны.

Общение с другим терапевтом, тем более, если он достаточно близок теоретически, требует способности «выключать» ролевое поведение, чтобы контакт вообще мог состояться. Другой профессионал не будет так терпим к шаблонам вида «ты сейчас сказал, что ты думаешь, а скажи мне, что ты чувствуешь», как может быть терпим не-психолог. Поэтому коллега-клиент – это всегда очень строгий критик, и очень глубоко сотрудничающий клиент, ипостась зависит от того, насколько удается быть человеком тому из них, кто в кресле терапевта.

Заключительные размышления

Существует весьма распространенное опасение, что если слишком открыто посвящать клиентов в свою внутреннюю кухню, то пропадет эффект волшебства. Терапевт может потерять часть своего авторитета как специалиста, знающего нечто очень глубокое и даже тайное про то, как все устроено внутри другого. Исчезнет эффект плацебо.

Это, конечно, так и есть, самораскрытие разрушает тайну. Положительная сторона в том, что когда клиент понимает, как и что работает, то он способен взять на себя и часть ответственности за процесс. Одно дело формулировка «Этот прекрасный терапевт меня вылечил», и другое дело – «С его помощью я смог справиться» или «Мои дела улучшились благодаря нашей совместной работе». В этих вариантах заложено гораздо меньше рецидивного потенциала и больше опоры на собственные силы.

Предположу, что до этого места дочитали только очень упорные читатели, и поэтому хочется сделать для них что-то хорошее. Например, хочется рассказать не самую приятную правду о психотерапии. Зачастую посвящению клиентов в собственную кухню, в стратегию, перспективы и техники препятствует не какой-то идейный запрет, а то, что его просто некуда посвящать, кроме общих фраз и сложного сочетания терминов с невнятным смыслом.

Основной запрос на супервизиях, если их обобщить, звучит примерно так: Что это за человек, в чем его проблема, и что у нас с ним вообще происходит? Речь идет не только о начинающих терапевтах. Это норма, которая практически ничего не говорит о результативности и пользе работы.

Действительно мало кто способен подробно и адекватно описать, что конкретно он делает, как это работает, зачем было сказано то или иное слово. Такое описание требует отдельного таланта, который совсем не всегда идет рука об руку с талантом психотерапевта. Случаются очень «помогающие» профессионалы, которые действуют по наитию, интуитивно, или, руководствуясь общими положениями – идти за клиентом, всегда повышать уровень осознанности, помогать решать проблемы по мере их поступления. Если такому терапевту начать задавать въедливые вопросы о стратегии и тактике, то они могут его здорово фрустрировать, а такой клиент легко окажется в категории «сложных» и «сопротивляющихся».

Возможно, что сами клиенты каким-то шестым чувством подозревают этот риск, поэтому и вопросы о том, что происходит в терапии, настолько редки. Впрочем, тут надо признать, что я и сама точно такой же «тактичный» клиент, хотя мой терапевт, наверняка, смогла бы ответить мне на вопросы. Предположительно. Хотя мне бы хотелось оставить себе этот кусочек умолчания и чуда.