Тревога. Основной вопрос

Сравнительно много людей ощущают свою тревожность как чрезмерную. Хотя если присмотреться к статистической норме жизни в мегаполисе, то этой нормой окажется совсем не спокойствие и уверенность. Высокая тревожность – обычный адаптационный ответ на быстро меняющуюся среду, наполненную множеством триггеров, провоцирующих чувство опасности, растерянность и постоянные сомнения в себе.

Среднестатистический человек большого города тревожен, это ощущается в местах скоплений людей и везде, где можно наблюдать за их мимикой, движениями и готовностью немедленным нападением защищаться от угрозы, которую ждут отовсюду. Попав в такую среду, любой человек достаточно быстро адаптируется к общему ритму и напряжению, забывая, что, собственно, это не есть его нормальное состояние с точки зрения комфорта и здоровья. Но чтобы вспоминать, что ты вообще-то можешь быть другим, нужны дополнительные усилия. Временные погружения в более расслабленную среду (отпуск, дача, йога…), ограничение себя в контактах со всем, что вызывает тревогу, или, что ближе к нашей теме, исследование самой своей тревожности, ее внутренней логики. Крайне важно хотя бы иногда доставать белку из колеса и выгуливать.

Субъективно тревога переживается как напряжение, общая неудовлетворенность течением дел, предчувствие плохого, беспокойство о чем-то неявном, но как будто бы очень важном. Последствия мы можем наблюдать как приступы паники, разнообразные фобические реакции, тягостную эмоциональную подавленность, апатию, избегание контактов или самовыражения, сложности при участии в социальных активностях, которые требовали бы оказаться под прицелом внимания или оценки других людей. Наконец, высокая тревожность часто воплощается в бытовой перфекционизм или потребность контролировать местоположение, настроение, работу или здоровье у себя или у окружающих.

Спектр симптомов большой, но у всех видов тревоги есть одно общее поведенческое следствие: со временем человек неизбежно начинает избегать ситуаций, в которых его тревога усиливается. Степени свободы сужаются, время становится полосой препятствий: напряжение – передышка – и снова напряжение.

Говорить, что любой вид тревоги в экзистенциальной парадигме, в конце концов, связан со страхом смерти, по-моему, вполне бессмысленно. Следующим шагом мы будем вынуждены признать, что смерть неизбежна, и можно только приспособиться к этой идее, чтобы жить спокойнее.

Вполне вероятно, что это правда, но она не несет почти никакой пользы для конкретного человека. Что для одного удачная адаптация к теме смерти, для другого капитуляция, а для третьего просто полная бессмыслица.

Общая схема всех направлений работы с тревогой в клиническом ключе выглядит так: 1) релаксация и 2) изменение принципов обработки информации. Эта логика неизменна, вне зависимости от парадигмы психотерапии, потому что она доказательно работает.

Овладевание навыками релаксации или само-расслабления требуется для первоначального уменьшения конкретных симптомов, в том числе, и соматических (перенапряжение, головокружение, ощущение нехватки воздуха и др.). Чувство опасности вызывает в живом организме реакцию «бей, беги или замри», а качественная релаксация позволяет дополнить этот набор хорошим вариантом «сядь и подумай».

Но для того, чтобы тревожность снизилась в долгосрочной перспективе, необходимо перестраивать сам способ взаимодействий с миром так, чтобы на прежние стимулы возникала уже другая реакция.

Эту задачу достаточно грубо выполняют медикаменты и любые седативные вещества, вроде алкоголя. Хотя здесь есть свои тонкости. С одной стороны, помогая себе химически, мы частично препятствуем психике самой адаптироваться к стрессу, точнее, нашей адаптацией к нему и становится само вещество. А когда для того, чтобы просто выдерживать обычную жизнь, человеку требуется нечто внешнее, то, вообще-то, это является строгим определением зависимости.

С другой стороны, под анестезией лекарств может стать доступнее изучение внутреннего мира, не говоря уже о том, что пока человек исследует самого себя, ему было бы желательно все-таки справляться с бытовыми трудностями хотя бы на минимальном уровне. Качественно и с душой подобранный медикамент может быть способен купировать только тревогу, а когнитивные и эмоциональные функции оставлять почти в полной целости. Да и кто сказал, что зависимость – непременно зло, а помогать себе веществами хуже, чем испытывать постоянные страдания? Это вопрос больше индивидуального мировоззрения, чем науки.

В конечном счете, выбор способа справляться со своей тревогой четко коррелирует с уровнем этой тревоги и с ее содержанием. Иногда привычный способ успокоения говорит о содержании тревоги едва ли больше, чем конкретный объект, на который в данный момент проецируется опасность. А важнейшей задачей в терапии становится как можно более четкая дифференциация этого содержания или, говоря языком экзистенциалистов, поиск смысла тревоги.

Частных триггеров для страха может быть великое множество. Метро, самолеты, смертельные или венерические заболевания, животные любого вида, люди с определенными характеристиками, публичные выступления, террористические акты, измены партнера, старение, погодные явления… По именам многих из этих триггеров названы фобии, а другие, менее конкретные, группируются в так называемые экзистенциальные страхи. Например, страх изоляции, одиночества или страх бессмысленности, страх свободы или ответственности. Обо всем этом можно почитать у классиков, например, у Тиллиха, Ялома, Ван Дерцен и др.

Изучая механизм работы конкретной фобии или «озабоченности», мы стараемся как можно точнее определить, чего, на самом деле, боится человек, когда испытывает панику по поводу пауков/метро/старости/быть обманутым и т.д.

Психика реагирует на определенный объект или даже фантазию о нем так, как если бы соприкосновение с ними несло глубокое разрушительное воздействие. На уровне головы ясно, что маленький паучок не убьет нас, но что-то внутри заставляет мгновенно сжиматься от ужаса. Тем более, на уровне головы бывает понятно, что измена партнера, увольнение с работы или, скажем, встреча с одноклассниками не несут в себе никакой витальной опасности и не способны разрушить нас физически.

Однако «Я» – это не только тело, но и моя идентичность, мое представление о самом себе и об окружающем мире. И крайне не хотелось бы, чтобы эта моя идентичность и тщательно отфильтрованные представления о себе пострадали или вовсе были разрушены от соприкосновения с новой непереносимой реальностью. Страх почувствовать себя плохо строго определенным образом запускает тревогу относительно всей ситуации в целом.

Так, например, страх публичных выступлений может указывать на существование глубоко запрятанного разрыва между тем, что мы хотим о себе думать, и тем, что мы думаем о себе на_самом_деле (и, как мы подозреваем, что подумают о нас другие, когда увидят беззащитными на арене или за кафедрой). Страх стать жертвой удара молнии может указывать, например, на глубоко запрятанное чувство избранности или своих особых отношений с какой-то несущей частью мироздания. Аэрофобия или страх измены могут иметь в основе своей установку, что благодаря тревоге и постоянному ожиданию опасности мы можем осуществить несколько больший контроль над окружающим миром. Агорафобия может парадоксально оборачиваться страхом затрудненной эвакуации.

Возможны сотни различных смыслов, это тот случай, когда, к сожалению, не существует универсального словаря интерпретаций. Иногда в результате глубокой интроспекции у человека получается нащупать ответ самому. Определив смысл тревоги, можно решать, что с ним делать дальше, помимо привычного избегания.

В некоторых случаях хватает упражнений по систематической десенсибилизации, т.е. постепенного приучения себя к соседству с пауками или с электроприборами. Нет ничего лучше новой выработанной привычки «просто не бояться». Обычно для такой работы требуется сравнительно мало встреч и старательность человека в выполнении домашних заданий. По сути дела, все доступные и популярные руководства формата «живи без страха», описывают именно такие упражнения по десенсибилизации и самовнушению.

Но если страх имеет под собой хоть какой-то смысл, а не только условный рефлекс и привычку, то рано или поздно, к сожалению, тот же смысл вылезет через какой-то другой объект. Пока не будет найден первоисточник и не будет пересмотрена вся совокупность убеждений и представлений о реальности, которая поддерживает именно такие реакции на жизнь, проблема снова будет возвращаться.

Приведу пример.

Клиентка в течение нескольких лет страдала от тяжелейших панических атак по утрам в метро по дороге на учебу. Сами учебы с годами менялись, а паника оставалась с ней. По дороге обратно, домой, так же в часы-пик, приступы паники случались намного реже. Медикаменты, купирующие тревожность, оказывали минимальный эффект. Наилучшие показатели эффективности лечения наблюдались в начале каникул, а в преддверие сессии состояние ухудшалось вплоть до риска госпитализации. Довольно быстро стало очевидно, что такая реакция имела больше отношения к учебе, чем к метро, хотя фобия закрытого пространства и типична для жителей мегаполисов.

По ходу исследования смысла этого симптома обнаружились и другие звенья, указывающие на глубокое отторжение клиенткой того, в какую сторону развивается ее жизнь, и на чувство беспомощности, чтобы хоть как-то повлиять на развитие событий. Ни одну из своих учеб она не выбирала сама, и ни одна не доставляла ей удовольствия. Но в представлении клиентки о реальности поделать со всем этим она ничего не могла. Материальные и психологические обстоятельства не давали ей возможности выбирать или управлять тем, на что тратить время жизни.

Индивидуальному управлению поддавалось только то, что по ее ощущениям, находилось в ее собственной власти: вес, внешний вид, речь, продукты, которые она принимает или от которых отказывается. Так что, естественно, что именно эти вещи постепенно стали предметом повышенного, почти навязчивого внимания и контроля.

В клиническом ключе можно было бы говорить о признаках дисморфофобии, ОКР и тревожного расстройства, дебютировавшего еще в раннем подростковом возрасте. С точки зрения человеческого смысла, клиентке остро не хватало ощущения свободы делать с собой и своей жизнью то, что было бы в ее интересах. Чувство беспомощности и слабости превалировало над потребностями в самореализации и в отношениях.

Работа строилась по осям:

- десенсибилизации собственно метро и других триггерных ситуаций, чтобы не давать развиваться избеганию

- нормализации отношений с телом и питанием

- по темам контроля, оценки и самооценки

- и (что важнее работы с симптомами паники) с укреплением идентичности, развитием навыков защиты границ и субъективного ощущения возможности справляться с жизнью.

Надо ли говорить, что именно этот последний пункт очень часто вызывал критику и сопротивление как у самой клиентки, так и у ее семьи, использовавшей обесценивание чувств своих членов как универсальный стабилизирующий механизм. Но сосредотачиваясь на симптоме и «побеждая» тревогу метро, мы довольно быстро обнаруживали растущий страх выступать с докладом или, например, страх растолстеть. Всякий раз уровень этой новой тревоги быстро достигал первоначального, связанного с метро. В декабре и мае мы обычно наблюдали весь парад страхов, движущихся друг за другом, почти без передышек на сон.

Для появления первых заметных результатов понадобилось какое-то очень серьезное двузначное число встреч.

Хотя универсального словаря интерпретаций тревоги не существует, но постараться классифицировать ее наиболее часто встречающиеся смыслы, тем не менее, стоит. Говорят, например, о социальных и о витальных страхах, о диффузной и о конкретно-направленной тревоге. Некоторые авторы проводят радикальное разделение между страхом, как переживанием, направленным на конкретный объект, фобией, направленной на по-прежнему конкретную, но уже целую группу объектов, и тревогой, которая не дифференцирована и диффузна, то есть, не имеет конкретного объекта или точного представления о том, чего же нам следует избегать.

Такие разделения могут иногда нанести чисто терминологическую пользу, но для нас здесь, главным образом, должны быть важны не объекты-проекции страхов, а различия в привкусах самого субъективного переживания, которое человек испытывает, когда говорит о своей тревоге.

С точки зрения философской парадигмы мне удобна следующая классификация смысловых полей общей тревожности:

1. Мне уже…, а я еще… .

2. Все время боюсь, что случится что-то плохое.

3. Меня не устраивает моя жизнь в ряде важных аспектов, но я ничего не могу с этим поделать.

Разумеется, что для философски настроенных аборигенов не составит трудности логически свести все эти три темы к страху смерти в разных видах. Я скоро умру, а ничего еще не успел. Я постоянно ощущаю, что жизнь очень хрупкая штука, и все в ней так легко потерять. Наконец, то, что со мой сейчас происходит, и жизнью-то не назвать. Но хочется предостеречь читателя от такого рода монизма. Упрощение феноменологии почти никогда не дает терапевтического эффекта, зато часто вводит нас в заблуждение, будто бы мы с клиентом что-то действительно поняли, и теперь все пойдет «по-другому».

Тревога – до такой степени комплексное и базовое понятие человеческой жизни, что заслуживает быть рассмотренной как самостоятельная основа бытия. Так что, в следующем тексте мы поговорим о первой из этих тем: «Мне уже…, а я еще…».