Эта тема для размышлений как возникает у человека в возрасте примерно пяти лет, так и преследует его до конца жизни. Если не уходить от цивилизации, то вокруг постоянно будут появляться примеры, как можно было распорядиться своей жизнью и получить по всем параметрам совершенно разные результаты.

Успехи других поощряются вниманием, признанием и материальными ресурсами. Наблюдение за этим вполне может вызывать уколы зависти, тревогу, стыд и сомнения в себе. Быть не хуже других – вообще универсальный сюжет социализации человека. Социальный конформизм – это норма нашего вида, без него, мы не смогли бы выстроить общество, где за безопасность и соблюдение базовых ценностей отвечали бы не только репрессивные системы наказаний, но и внутренние моральные установки у каждого человека. То, что мы вообще ориентируемся на других, позволяет нам, в конечном счете, договариваться и соблюдать коллективные интересы вместе с личными.

Короткие теоретические соображения

Теории развития обычно выделяют конкретные возрастные этапы, посвященные только тому, чтобы сориентироваться в социуме, определить себе комфортное место и соотнести амбиции с реальными возможностями. По Эриксону, это возраст 16-25 лет, который реально соответствовал максимальной социальной мобильности в середине 20-го века, когда он писал. Чем современнее теория развития, тем больше этот этап растягивается вверх: 16-29, 18-40 и т.д. Везде подразумевается, что если он будет пройден «плохо», то человек в будущем так и не сможет найти свое место, будет страдать от нереализованности, от зависти или тоски по чему-то не сбывшемуся.

В современных мне репрезентациях реальности возраст социальной мобильности уже почти что не ограничен рамками цифр. Нет чисто физической проблемы, чтобы начать заниматься новым делом или новыми отношениями что в 15, что в 62. Однако всегда есть проблема психологическая, связанная с тем социальным конформизмом, который поощряет делать это в определенное время и примерно тогда же, когда и все остальные. Традиции и среда дают нам знать, что есть время учиться, время делать карьеру, время рожать детей и есть время пожинать плоды, занимаясь внуками, грядками или сидя с бокалом рислинга на солнечной террасе.

Предполагается, что чем человек старше, тем стыдней ему должно быть сознаться, что он «еще ничего не достиг». То есть, что он не соответствует ожидаемому темпу или типу жизнепроведения людей из его среды. Пока другие работали, развивались, заводили семью, путешествовали, прославились, получали дипломы и росли в зарплате, он, если не находит себя хоть по каким-то параметрам в общем эшелоне, чувствует, что где-то ошибся, застрял, оказался неуспешен. Коротко говоря, он думает: «мне уже [X лет], а я еще [не достиг Y вещей]».

Что-то тикает: часы или бомба

Социальный конформизм – механизм, с помощью которого природа дисциплинирует любое социальное животное, будь то муравей или овцебык. С другой стороны, необходима и какая-то вариабельность внутри вида. Чтобы эволюция вообще могла происходить, особи должны хотя бы в некоторых элементах отличаться друг от друга. И если у муравьев мы имели бы дело, в основном, с отличиями физическими, то у человека на передний план выходят различия социальные. В каждом из нас непрерывно идут два взаимодополняющих процесса: выделиться из «толпы», не быть «как все», и, с другой стороны, не «выпасть из общества», не «отстать» от них.

Эта форма беспокойства нормальна и почти неизбежна. Во власти человека только регулировать осознанно степень важности для себя соответствия этой условно-природной системе ценностей.

Сам вопрос об опасности слепого следования социальному конформизму масштабно отрефлексирован европейской культурой 19-20-го веков и психологией того, что назвали «толпой» и тоталитарным обществом. Магритт рисовал одинаковых людей без лица, Кафка писал о человеке без свойств, а антиутопии про людей со стертой или с унифицированной индивидуальностью – жанр популярный сейчас почти наравне с любовной драмой. 20-вый век с его экспериментами в духе подчинения личности какой-нибудь общей идее, общей цели или порядку, привел к тому, что мы всерьез боимся результатов предельного конформизма, да еще если он, не дай бог, с упором на конкуренцию...

Психология 50-70-х годов изобилует сравнением самосознания современного человека с механизмом или вещью. Роджерс, Бьюдженталь, Юнг и даже Эллис предлагают, во что бы то ни стало, вернуться к индивидуальному, конкретному и вариабельному в человеке. Но, разумеется, лишь в пределах желательного и безопасного для общества разнообразия. Реакцией на тоталитарную катастрофу начала-середины 20-го века стало движение контркультуры, когда многие свойства, прежде определяемые как выход за рамки социальных норм, постепенно начали осмысляться как вариант этой нормы.

Само понятие нормы за последние лет 60-80 подвергается все более жесткой критике как маргинализирующее и как проводящее собой насилие большинства над меньшинством. В поле науки здесь есть смысл обратиться к Фуко (особенно важны для нас работы «Психиатрическая власть», «Воля к знанию»), Сартру («Проблема метода»), Бурдье, Делёзу, Лэйнгу, Батаю, Шашу и многим другим ученым, которых условно можно объединить под зонтичным термином «социальной критики».

Варианты нормы расширяются не только в рамках психологии, но и в самых широких жизненных контекстах. Новые формы семьи, отказ от обязательной службы в армии, эмансипация женщин, права ЛГБТ, приобщение к культурам т.н. востока и изучение человека западной цивилизации, как если бы он был представителем неизвестного нам племени Амазонии (см., например, Оже, Элиаде) – это только крошечные примеры того, как социальная критика позволила расширить нормы человеческого общежития.

От расширения спектра приемлемого поведения выигрывали не только ущемленные прежде группы и какие-то там меньшинства. Для каждого человека становились доступны новые степени свободы самовыражения или отказа от следования прежде обязательному порядку жизнепроведения. Те самые мужчина должен, женщина должна, человек в 30 лет обязан... В настоящий момент мы, например, можем с удовольствием (или с негодованием) наблюдать за расширением нормы образа тела и стереотипов лукизма.

Как обмануть систему

Идея самореализации, которая не зависела бы от требований общества, со временем начала приобретать даже некоторый характер догмы. Если мы посмотрим телевизионную рекламу, начиная с 70-х годов 20-го века вплоть до нашей современности, то увидим, как едва ли не половина ролевых моделей излагает нечто вроде «Будь собой, забей на то, чего от тебя ждут, и будь при этом крутым».

То есть, если «забить на всех» правильно, то можно стать «крутым», обогнув при этом прежде обязательный и нудный пошаговый путь к социальному «успеху». Можно не только удачно родиться, много работать, заводить семью, покупать статусные вещи и т.п., но и просто р-раз, и начать обладать чем-нибудь таким, что перекроет все эти признаки. Примеры юных успешных стартаперов, инста-моделей и начинающих профессионалов в какой-нибудь области, которые благодаря условным SMM-технологиям транслируют собой свершившийся «успех», делают самооценку каждого конкретного человека-потребителя этих образов еще более уязвимой. Мало того, что в сознании по-прежнему существуют параметры так называемой возрастной и социальной нормы, в которые мы местами не совсем вписываемся, так еще и постоянно упускаются возможности «срезать» этот путь и выбиться в лидеры каким-нибудь хитрым и стремительным маневром.

Общество охотно поддерживает установку, что для того, чтобы быть довольным жизнью, нужно быть на вершине хоть какой-нибудь пирамиды сравнений и оценок. Пребывание на вершине маркируется определенными статусными признаками, которые и ассоциируются с наслаждением. Речь идет не столько о приобретении конкретных вещей, сколько об ассоциации образа, который транслирует человек, с идеальной картинкой того, куда бы хотелось телепортироваться тем, кто является референтной группой этой локальной «звезды».

Транслировать хоть какие-нибудь признаки «успеха» вынуждены все члены общества, точнее, все те, кто не может позволить себе их не транслировать и при этом быть в состоянии наслаждаться жизнью.

Все это, конечно, не означает, что существует какое-то «общество», которое в неких тайных кабинетах что-то решает и устанавливает порядки. Напротив, каждый человек за счет демонстрации приверженности общей системе «успеха», провоцируя или излучая зависть, сам поддерживает установку, что невозможно наслаждаться жизнью, не обладая для этого соответствующими причинами. Некоторые авторы описывают такое положение вещей как «общество нарциссизма». Я доволен – только если я не хуже кого-то другого.

Но на вершине любой из пирамид оценок и сравнений оказываются лишь единицы, причем ротация происходит постоянно. Выходит, что, даже оказавшись там, нельзя успокоиться и считать свою жизненную задачу выполненной, тем более, что вокруг полно других систем оценок, по которым мы плетемся где-то в хвосте. Получается, что если все будут играть по правилам этой игры до конца, то перед нами окажется общество глубоко несчастных людей, с редкими эмоциональными всплесками самодовольства и с еще более редкими мгновениями трансгрессии (выхода за пределы системы непрерывного самооценивания).

С другой стороны, кроме самооценивания и движения к вершине чего-нибудь, к успеху, остаются возможности вложить себя, свое время и смысл во что-нибудь другое. Можно получать удовольствие от еще каких-то вещей, кроме тех, что связаны с так называемым жизненным успехом, саморазвитием и движением вперед и вверх. Сильная тревога «мне уже…, а я еще…» говорит о том, что этими возможностями пренебрегают.

Широкие практические соображения

Спасибо, но все это – теории, служащие только тому, чтобы снизить мне планку. А можно просто жизненного успеха? Психотерапия – это же про достижение целей, нет?

Каждый божий день мы узнаем о том, что какой-то знакомый или знакомый знакомых выпустил книгу, выступил с лекцией, получил в подарок 101 розу, купил машину, слетал в космос, похудел на 25 кг и получил Нобелевскую премию. Столкновение с собственной ограниченностью происходит постоянно и неизбежно. Правда, иногда это переносится сравнительно легко и доброжелательно, а иногда по какому-то незначительному поводу вдруг становится мучительно больно. Бывает, что хочется отключиться от соцсетей, никого не видеть, ни с кем не разговаривать, уехать на природу и забыть, что какое-то общество вообще существует. Или стать совсем невидимым.

Это я виноват?

Прав ли я в том, как расходую свое время жизни?

Разумеется, нет. Можно было бы делать все гораздо лучше, быстрее и эффективнее. Не тратить время на прокрастинацию, на игры, бессмысленное общение, на случайных людей, не анестезироваться поглощением бесполезной информации, алкоголя или веществ. Можно было быть изначально внимательнее к миру, смотреть шире и не бояться пробовать новое.

А если мы даже в чем-то преуспели в рамках социальных ожиданий, то и тут все могло бы быть еще лучше. Рожая детей, не стоило бы забывать строить карьеру. Отдыхая, следовало продолжать тратить время на поддержание личного бренда. Читая книжку для радости, правильно думать о том, как можно приложить ее к работе. Вкладываясь в семью, очень важно сохранять свою независимость. И главное, что бы ни происходило, следует постоянно поддерживать тонус, заботиться о здоровье, идти к своей цели, и прочие ни капли мимо.

Навскидку кажется, что такие требования завышены и как раз механизируют человека, превращают его в машину с недовыработанным кпд. Но есть очень распространенные убеждения, которые позволяют считать, что все это действительно возможно и идет человеку на пользу, делая его жизнь лучше и осмысленнее. На фантазиях о бесконечной эффективности и «успешном успехе» зарабатывают соответствующие области рядом с психологией.

Вот примеры совсем частных убеждений, которые позволяют поддерживать веру, что «правильная» жизнь, ведущая на вершину социальной пирамиды и одновременно личного удовлетворения, возможна, стоит нам только по-настоящему захотеть:

«Если бы я действительно знал, чего хочу, тогда бы я приложил максимум усилий и достиг чего-то. А так я пробую по чуть-чуть всего и бесконечно торможу всякий раз, когда приходит время приложить усилия и переступить через себя, потому что не уверен, что это то самое»

«Мне с самого начала приходилось выживать. Чтобы дойти до того места, где у других был только старт, мне пришлось 10 лет впахивать. Так что, оценивать меня по общей шкале попросту несправедливо»

«В каждой локации, куда я попадал, я старался выкладываться полностью и делать все по верхней планке. Работа, семья... Сейчас я оглядываюсь назад и думаю, зачем тратил столько усилий на вещи и отношения, которые мне не подходили и лишь пожирали энергию и время?»

Такие размышления звучат очень здраво и структурируют убеждение в том, что все могло сложиться иначе, если бы я был умнее/старательнее/удачливее, и что уж сейчас-то мне следует собраться с силами и, наконец, начать жить начисто и по уму. Что-то подкрутить в своей голове. Просто взять себя в руки и начать делать. Определиться уже с самим собой. Быть более эффективным, успешным и неленивым. Так здравый смысл и трезвая рефлексия становятся механизмом внутренней тирании своего социального конформизма.

Чтобы разобраться, какая именно эффективность находится действительно в наших личных интересах, нужно еще определить, кто такие эти «мы» и что такое «наши интересы». Об этом дальше.

Свобода воли (есть?)

Могло ли все, на самом деле, сложиться иначе? Если опустить социальное требование «ты всегда можешь больше», то мысли об этом рано или поздно сталкивают человека с прояснением его мировоззрения на предмет границ свободы воли. Это сложнейший философский вопрос, ему примерно четыре тысячи лет только известных рефлексий, и каждый из нас бьется об него головой снова и снова. Что я такое? Был ли у меня выбор, на самом деле? Есть ли у меня выбор прямо сейчас?

Если свобода воли есть, то, выходит, что я сам полностью виноват, что нахожусь там, где я оказался. Но с другой стороны, это значит, что я могу взять и начать вести себя совсем по-другому.

Если нет, если в каждой ситуации я совершал только то, что мог совершить, будучи тем человеком, кем был, и если в каждом случае я делал наилучший выбор с той точки зрения, с которой смотрел тогда, то ругать себя, вроде бы, вообще не за что. Но тогда придется признать, что и на мои будущие планы уже наложен какой-то предел, который дает моя вполне определенная человеческая природа.

Это два очень разных «мне уже…, а я еще…», две разные тревоги как и два разных миропроекта. Поэтому говорить о каком-то едином для всех кризисе самоопределения, кризисе середины жизни, среднего возраста и тому подобных штампах не приходится. Между крайностями найдется еще целый диапазон.

Понятно, что если мы скажем нормальному клиенту, что его тревога или даже депрессия от нереализованности в жизни связаны с тем, как он отвечает себе на вопрос о свободе воли, то клиент не будет рад. Ему это, скорее всего, ничего не даст. Но в планировании стратегии терапии этот ответ – основной, на который следует ориентироваться.

Если человек хочет глубоко изменить себя, «подкрутить в голове» и «вырваться за привычные формы поведения», то в процессе этого нам с ним придется столкнуться с пересмотром прежних стратегий, разочарованием в себе, и чем человек старше, тем это будет болезненнее. Без кризиса самооценки не обойдется никак. Переживание экзистенциальной вины нередко оборачивается серьезным депрессивным эпизодом. Не получится построить что-то новое, не сломав старое и не подсчитав потери.

Если же человек принимает принципиальную безальтернативность своего поведения в прошлом и хочет не столько изменить себя, сколько углубить свои представления о себе и найти в них какой-то еще потенциал к применению, к улучшению его ситуации, то после периода радости разрешения себе быть собой в несколько большей мере, чем раньше, следует ожидать продолжительного оплакивания упущенного времени, сожаления о том себе, который мог бы, а не был.

И, в любом случае, сожаление об упущенных возможностях – это предчувствие осознания конечности времени, примета осознания своей смертности.

Что еще объединяет эти два ответа на вопрос о свободе воли, так это то, что в обоих случаях, чтобы достигнуть качественно иного результата жизни, нужно изменить свой способ переработки информации. Зрелый Юнг говорил, что настоящие проблемы вообще не решаются, их перерастают. Если раньше в ответ на стимул A мы демонстрировали реакцию B, и итог этой жизнедеятельности наблюдаем теперь во всей его полноте, то для какого-то нового итога придется изменять реакцию.

Легкие примеры без философии. Если мы перестанем хлопать дверью в ответ на критику, то отношения с близкими изменятся. Если вместо того, чтобы мучительно ждать окончания рабочего дня, найдем чем заняться для радости, то переживание ежедневной каторги изменится. Это простые поведенческие стратегии. Одна встреча, клиент уходит счастливым. Через месяц или год возвращается.

Обычно жизнь устроена сложнее, и чисто поведенческие изменения помогают не так сильно, если не изменить внутреннюю логику действующих сил изнутри, не разобраться со своими ограничениями. Окажется, что не просто так мы хлопали дверьми или работали на ненавистной работе, добиваясь всем этим «мне уже…, а я еще…». У всего были причины. Леви-Стросс писал об экзотических племенах, но это вполне применимо и к жизни каждого: «Первый урок, данный нам антропологией: всякий обычай, всякое верование, какими бы шокирующими и нелогичными ни казались они по сравнению с нашими, являются частью системы, чье внутреннее равновесие устанавливалось веками, и ни один элемент этого целого нельзя изъять, не рискуя обрушить все прочие».

Фундамент или термометр: самооценка

Если мы не имеем дела с клиническими проявлениями нарциссизма, то сразу же, или хотя бы через какое-то время человек бывает готов допустить хотя бы теоретическую возможность быть довольным жизнью, не будучи звездой, президентом или нобелевским лауреатом. А если он уже является кем-то из перечисленных, то соглашается отвязать свое достоинство от продления статуса любой ценой.

Непреложна для всех только потребность оставаться тем, кого уважают в своей референтной группе. «Я прожил жизнь хорошо» – это, в частности, значит, что меня уважали и ценили, я был «достаточно хорош» для других или хоть для кого-то.

Частично это отношение действительно конвертируется в ресурсы, так что неудовлетворенность собой, недостаток уважения к себе и своим результатам можно рассматривать и как признак желания жить. А частично эта неудовлетворенность – устоявшаяся с детства привычка мышления, слабо коррелирующая с реальным положением дел.

Вот симпатичная девушка идет по улице, сканируя всех мимо проходящих девушек на предмет, кто лучше выглядит, она или они.

Вот пожилой мужчина переживает себя крайне некомфортно, будучи вынужденным пробираться к своему эконом-креслу самолета через бизнес-класс, где мужчины и женщины в дорогой одежде кушают дорогую еду.

Социально-животная часть шепчет: ты – лузер. Конечно, в мире полно людей, кто живет еще хуже, но какой смысл сравнивать себя именно с ними? В эти моменты кажется, что голодающие дети Африки – мем для снижения амбиций и дешевого поддержания самооценки.

Привычка к самоуничижению дает о себе знать, когда у нас появляется время подумать. В свободное от целенаправленной работы мозга время можно ведь думать о чем-то захватывающем и интересном, а можно о том, что ты находишься не на вершине пирамиды по определенным важным для тебя параметрам.

В голове всплывают разные моменты, за которые неудобно, в теле начинает что-то сжиматься, и хочется поскорее отвлечься на что-то постороннее. Если отвлечься не получается, то можно подумать о разных системах оценок, о вариантах каких-нибудь других реакций на те слова и события, наконец, можно попробовать вообще обесценить тот параметр, сравнение по которому вызывает напряжение.

Адлер полагал, что потребность в самоутверждении – и есть самая главная потребность для любого человека. В моральном, интеллектуальном, материальном, духовом или любых других планах. Привычка к непрерывной самопереоценке формируется и поддерживается сама, если с ней ничего не делать. Пелевин на 60 лет позже выразил это же следующим тезисом: «Главная мысль, которую человек пытается донести до других, заключается в том, что он имеет доступ к гораздо более престижному потреблению, чем про него могли подумать. Одновременно с этим он старается объяснить окружающим, что их тип потребления гораздо менее престижен, чем они имели наивность думать. Этому подчинены все социальные маневры. Больше того, только эти вопросы вызывают у людей стойкие эмоции».

Но твердая самооценка, к которой стремится человек, и которой он обычно желает для тех, кого по-настоящему любит, – это не автоматическое перебирание в уме своих болячек и попытки обесценить важные вещи, а устойчивое ощущение, что я уже «достаточно хорош», вне зависимости от того, где я нахожусь, и кто меня окружает.

«Достаточно хорош» – это значит, что, в целом, я знаю и принимаю, кто я такой, и мне в этом мире хочется жить. Конечно, проницательный читатель понял, что мы говорим о необходимости ощущения чего-то, похожего на свой личный смысл.

Личный смысл

Чтобы изменить свое место в какой-то системе, эту систему нужно для начала допустить и осознать. В каких именно отношениях мне важно быть достаточно хорошим, а что пускай себе идет мимо меня? Ведь не получится быть абсолютно хорошим по всем параметрам.

Обычно системы приоритетов складываются стихийно под влиянием информационного потока и во многом сохраняются из пубертата, если не раньше. Часто они кажутся своему носителю универсальными, просто общечеловеческими. Львиная доля боли, связанной с «мне уже, а я еще», вызвана как раз с тем, что старые системы ценностей, в которых положил много лет, постепенно становятся нерелевантными.

Например, вот кто-то в 16 лет был уверен, что накапливать вещи – это мещанство, хотел быть выше этого и жить для чего-то более важного в мировом масштабе. Можно предположить его индивидуальный привкус «мне уже, а я еще» где-нибудь в 30. Это, конечно, банальность, но игнорировать ее себе дороже.

В 20 лет кому-то могло быть почти все равно, что с оценками и работой, но страшно хотелось бы иметь плоский живот. Если эти приоритеты не менялись годами, то легко ожидать трудностей, чем дальше, тем больше.

В 25 лет кто-нибудь, наверняка, считал, что приключения и отрыв – занятия для бездельников, а важно хорошо учиться и иметь престижную работу.

Проблема в том, что те ценности и тот вариант выбора, который долго оказывался в тени других приоритетов, со временем начинает за себя мстить. И чаще всего, мстить чувством неудовлетворенности и тоски «мне уже…, а я еще…» или «я мог бы…, а не мог». Особенно болезненно, когда первоначальная система приоритетов была выстроена на протесте против чьих-то других ценностей, бытовом конформизме или на каких-то совсем абстрактных принципах.

Несовершенство – признак жизни

Хороший современный философ-материалист Пфаллер говорит: "Легко увидеть, в чем состоит разница между причинами, по которым стоит жить, и возможным смыслом жизни. Причины могут быть исчезающе малыми: те мелочи, которые могут дать нам уверенность, что жить все-таки стоит. Но и ради них иногда бывает необходимо отдать жизнь. Однако вопрос в другом: ради какой идеи или дела вы готовы на это пойти. Без первой, определяемой причинами позиции этот второй вопрос очень быстро становится враждебным ко всякой жизни. Начинается поиск вещи, которая была бы достаточно ценна, чтобы отдать за нее жизнь и придать ей тем самым смысл, как будто жизнь требует такого обмена. Отрезвляющим душем для таких воззрений служат слова Монтеня, что не существует идеи, которая была бы слишком глупа, чтобы отстаивать ее ценой собственной жизни».

Однако, справедливости ради, стоит сказать, что не существует и такой идеи, которая смогла бы отменить собой развитие интеллекта или накопление жизненного опыта. Прожить с одними и теми же приоритетами всю жизнь вряд ли получится, и, значит, человеку всегда найдется, о чем сожалеть, в контексте того, что со своей нынешней головой он поступил бы тогда по-другому. Это не значит, что человек ошибался, но значит, что сейчас он меняется.

Но меняющийся и растущий человек совсем не обязан страдать. Ко многим собственным «глупостям» и «детскостям» можно относиться иронично и с большой симпатией. Чтобы не выбивало из состояния «я достаточно хорош» столкновение с кем-то, кто тоже хорош или хорош по-другому, нужно достаточно твердое мировоззрение и собственная выстраданная система ценностей.

Примеры, как может работать твердое мировоззрение.

Допустим, у соседа квадрицепсы, но я живу не для этого, и само созерцание другой формы жизни никак не способно заронить в моей голове мысль о том, что я живу плохо.

У знакомых четверо детей, а у нас один, причем особенный. Но это не влечет за собой сомнения в том, что нам нужно было жить иначе или немедленно рожать еще.

Моя начальница на 5 лет моложе меня. Это не повод сожалеть том, как я провела свою молодость.

Твердое мировоззрение не означает, что чужие системы ценностей плохие, а наша самая хорошая. И не означает, что мы больше ничего другого никогда не захотим или никому не позавидуем. Мы вполне можем захотеть квадрицепс или стать начальницей своей начальницы, но это не заставит нас, во-первых, перестать чувствовать себя «достаточно хорошими» и, во-вторых, отклонить свою стратегию поведения в сторону каких-то чуждых нам ценностей.

К сожалению, для твердости самооценки недостаточно просто интеллектуальной схемы. Не получится сесть, набросать на бумаге систему приоритетов, и дальше по жизни отталкиваться от нее. Интеллектуально выработанная система ненадежна, как ненадежна и любая идеология, все умственное крайне легко оспорить. В минуты слабости она покажется самовнушением, и уже сам себе не поверишь.

Мировоззрение работает как твердое, только если оно сформировано исходя из того, чем мы уже являемся на уровне реальных чувств, вкусов и практик. А не того, что мы о себе думаем или какими хотим себя видеть. Как говорил тот же Пфаллер, никогда не оценивайте бытие по его самосознанию. Поэтому чужие мотивирующие примеры для подражания не работают совсем_никогда_вообще, о чем мы хорошо осведомлены в младшей школе, но забываем, когда вырастаем.

Чтобы действительно чувственно пережить свою систему ценностей и нащупать нечто, похожее на свой личный смысл жизни, помимо психотерапии с человеком, который будет задавать правильные вопросы, есть несколько простых методик, которые можно выполнять дома.

Многие, наверняка, читали литературу такого рода. «Психотерапевт в концлагере» Виктора Франкла, «Когда Ницше плакал» Ялома, «Граф Монте-Кристо» Дюма и любые книги, где герой находит смысл в условиях, которые неидеальны для его самореализации. То есть, в таких условиях, в которых находимся мы все.

Первый метод – ценить усталость

Следует хорошо повспоминать, в какие моменты жизни мы чувствовали себя максимально самими собой, делая при этом какое-то дело.

Медитация, созерцание облаков или посторгазменая разрядка не в счет. Не нужно много ума, чтобы чувствовать себя собой, когда не делаешь ничего. Ничего никогда не приводит к переживаю личного смысла, это только передышка посреди жизни. Даже если вы буддист, то знаете, что ваше практикование ничего – это, прежде всего, практикование, и именно в этом ключе оно ценно.

В опыте такие воспоминания чаще всего группируются по блокам:

- добровольное творчество

- помощь людям и другая активная социализация ради какой-то общей цели

- работа на износ, связанная с сильным познавательным интересом

- работа на износ, связанная с улучшением, преобразованием существующего порядка на различных уровнях (работа, социальные системы, наука, ремонт или строительство и пр.).

Отсюда следует и формулировка первого метода: не бойтесь уставать, не избегайте выжимать из себя все силы.

Именно моменты сильной усталости пополам с удовлетворенностью вспоминает большинство людей, как наиболее насыщенные переживанием личного смысла. Хорошо поуставать и хорошо поотдыхать – намного лучше для ощущения себя «достаточно хорошим», чем слабо уставать, а потом отдыхать без ощущения собственно отдыха. Правда, желательно, конечно, уставать от дела, а не от побочных обстоятельств – дороги, ожидания, рутины – но тут уж выбирать не приходится. Усталость вместе с удовлетворением от сделанного – это магистральный путь к поиску себя и своего личного смысла. Из этих мгновений собирается индивидуальный рисунок ценностей.

Часто поиски чего-то осмысленного в жизни самим человеком обрываются тем, что найденное занятие, доставляющее ему переживание самого себя как реально существующего, никак не приспособить к соревновательной социализации.

Например, да, пускай, мне нравится создавать идеи и концепции, я ценю красоту мысли и наслаждаюсь головокружительными инсайтами, когда читаю определенных, близких мне авторов. И если я устаю от этого занятия, то чувствую при этом полное удовлетворение. Но ведь это же нельзя продать или даже сфотографировать и похвастаться. А, значит, это нещитово.

Печальным открытием становится, что занятия, доставляющие переживание личного смысла, удовольствия или самореализации, вовсе не обязательно должны быть связаны с тем, как я служу обществу, и как оно меня воспринимает. Мечта о единстве внешнего и внутреннего, идеальный образ совпадения того, что важно лично для меня, с тем, что окажется важным от меня обществу, неизбежно будет вызывать бесконечную неудовлетворенность собой и миром.

Проблема в том, что невозможно дисциплинировано делать то, что приносит чистую радость. И обществу столько от нас просто не нужно. Можно делать для него то, что нам нравится делать в целом, а еще точнее, можно найти такой способ вписаться в общество, который вызывает у нас наименьшее духовное и физическое сопротивление.

Когда силы не расходуются на преодоление своего сопротивления к деятельности, то они остаются на вещи, доставляющие переживание личного смысла, связаны ли они напрямую сейчас с работой или нет. Любая категоричность, максимализм или попытка свалить все яйца в корзину одного смысла, одной деятельности и одной идентичности приводит обратно к пирамиде соревновательной социализации, ко «мне уже…, а я еще…» . Надеюсь, что дальше этот тезис станет еще более ясным.

Второй метод – снять контроль

Привычка к постоянному самооцениванию приводит к фиксации внимания на частностях. Жизнь начинает дробиться на элементы, подвергается бесконечной рефлексии и гиперанализу. Малгожата Яцино по этому поводу пишет: «Самодисциплина и эксперименты в этой области (изменения стиля самодисциплины, усиление самодисциплины, а также ослабление дисциплины) влияют на личную жизнь индивидов. Борьба с избыточным весом, избавление от алкоголизма, депрессии и жизненного кризиса, гимнастические упражнения, независимость, отказ от сигарет, борьба за эмоциональную независимость, перепрограммирование неосознанности, это проблемы, решая которые все большее количество людей старается проблематизировать весь свой жизненный опыт».

Дробление на элементы вкупе с привычкой сравнивать приводит к контролю над частными и микроскопическими элементами жизни. Отдельно контролируется одежда, питание, тембр голоса, марка телефона, количество лайков, кивков начальства, улыбок мужа, объем выпитого, качество проведенного дня рождения, средний балл, объем бедра, длина члена, количество подчиненных и седых волос на голове.

Но, в первую очередь, контролируется уровень субъективной удовлетворенности жизнью, исходя из среднего показателя по ожидаемому в этой ситуации, и сравнения с фантазиями о том, как оно у других.

Говоря проще, придирчиво оценивается, достаточно ли я счастлив в те моменты, когда как будто бы должен быть счастлив, а если нет, то в чем дело. «Я сходил на долгожданный концерт, но не был так счастлив, как ожидал», «Неужели то, что я испытываю, это и есть оргазм?», «Я ожидал от дня своей свадьбы чего-то большего». Как же так, где обещанное счастье в обмен на правильно приложенные к жизни усилия? Может быть, это ангедония или депрессия?

В том, что счастье мыслится как награда за приложенные усилия, а субъективное довольство жизнью – как норма, не было бы ничего плохого, если бы не пароксизмы контроля, которые все это вызывает. Оценивая и контролируя параметры того, что мы делаем и что переживаем, мы занимаемся не делом и переживанием, а именно оцениванием и контролированием. Как будто бы мы просто обязаны быть счастливыми и активно довольными жизнью, а иначе с нами что-то не так.

Коэффициент ожидаемого нами счастья очень сильно завышен медиа, литературой, рекламой да и просто завистью. Странно писать, что никто, на самом деле, не бывает счастлив круглосуточно, даже имея на это все теоретические основания. Любой человек вспоминает только считанное число моментов жизни, которым подошли бы такие определения, как счастье или даже очень большая радость. Причем, львиная доля таких переживаний обеспечивается биохимией мозга, а не ответом на осчастливившую его реальность.

Если кто-то ощущает, что его жизнь, в целом, в порядке, то это уже «достаточно хорошо». Восторг, экзальтация, растворение себя в блаженстве – это разовые аттракционы, а для отдельных психологических конституций и вовсе малодоступные. Картинки и истории о каком-нибудь «невозможном счастье», доступном для других, но не знакомом нам, завышают планку, при этом занижая самооценку. В рамках общей программы все стараются хотя бы на показ делать вид, что интенсивно наслаждаются жизнью. Но если про себя мы точно знаем, что, в основном, просто делаем вид, то другим почему-то верим. А ведь это все равно, что верить в слезливую мелодраму или в правдивость рекламы, где двое стоят на фоне солнца, держатся за руки и широко улыбаются в камеру.

Возвращаясь к теме контроля, когда наша девушка из главы про самооценку почувствует, что сама достаточно хороша, то перестанет оценивать всех встречных ей девушек на предмет, кто красивее, а заодно и перестает обсессивно контролировать свой собственный внешний вид по мельчайшим компонентам.

Когда наш мужчина из эконом-класса самолета сам по себе будет «достаточно хорош», то начнет переживать пассажиров бизнес-класса просто как часть интерьера.

Какие-то очень патриархальные примеры у меня получаются, но это я не нарочно. Столкновение с тем, кто в чем-то преуспел больше, не делает здорового человека автоматически лузером, так же как и встреча с тем, кто в чем-то преуспел меньше, не делает его виннером. На самом деле, ни то, ни другое не делает с ним вообще ничего, потому что он сам в этот момент вообще никак не меняется.

Поэтому метод 2 – это уменьшить контроль над частностями своего бытия.

Правило такое: если вы контролируете параметр, от которого зависит только ваша самооценка и больше ничего, то для укрепления этой самооценки важно постараться как можно скорее перестать его контролировать. Лайки, вес, настроение супруги, всё.

То есть, важно вывести этот параметр за скобки своей самооценки. Я достаточно хорош, независимо от.... Я существую реально, а значит то, чем я являюсь, не меняется в зависимости от окружения, от чьего-то «да» или «нет». Я – это все равно то, что я есть, и это уже свершившийся факт. Обидно бывает не получить то, чего хочешь, но не настолько, как если бы это сделало меня глобальным неудачником или заставило пересмотреть отношение к себе. Хорошая мама говорит своему ребенку, что он достаточно хорош, независимо от того, какое место на школьных соревнованиях по кёрлингу он занимает.

Это кажется трудным, это кажется опасным. Если я вынесу за скобки самооценки вещи, по которым привык контролировать и оценивать себя и других людей, то я опущусь, растолстею, сопьюсь, останусь один и, в конце концов, окажусь где-нибудь под забором. Да и вообще, как это практически-то сделать? Как снизить важность того, что мне кажется важным?

В работе мы обычно начинаем с тех мест, которые или уже похожи на атавизм, или тех, которые болят особенно сильно. Иногда кажется, что заботиться о своем теле можно, только испытывая к нему ненависть. Иметь крепкий брак – только видя его крайне хрупким и тщательно охраняя. Сделать успешную карьеру – только будучи недовольным своим нынешним уровнем. Не из любви к работе и точно не из любви к жизни.

Как говорил Вацлавик, все это отличный способ сделать себя глубоко несчастным без посторонней помощи. Кажется, вот если бы я залез на вершину, добрался, достиг, вот тогда бы и порадовался заслужено. Но что, если это уже и есть вершина? Если завтра не будет? Вот эта смесь контроля, комплексов, недовольства и неотрефлексированного социального конформизма – это и была жизнь? Кто захочет для себя такого.

Ницше предлагал представлять себе, чтобы то, как мы прожили этот день, стало бесконечно повторяющимся днем всей нашей жизни. По этому критерию он предлагал оценивать ее осмысленность. Стал бы я тратить такой день на раздумья, что подумал обо мне водитель, которого я обогнал, или на подсчет одобрительных кивков моего профессора в разные стороны? А Ницше, думая так, многого достиг, вот, например, я на него ссылаюсь.

Всегда возникают сомнения, как чисто физически можно просто забить на то, что важно и что составляло самую суть жизни. Перестать контролировать – очень провокативное предложение в наше время тотального самоконтроля, саморазвития и биохакинга. Вынос чего-то за скобки самооценки легко спутать с простым обесцениванием.

Поэтому важно понять, что именно важно нам в том, что кажется важным. Если мы контролируем в своей жизни какие-то мелкие и частные параметры настолько, что думаем о них каждый день и связываем с ними успешность себя как человека, то, что, на самом деле, нам важно в каждом из этих параметров? Стоят ли за этим глубокие личные ценности или неотрефлексированные установки пубертата, или социальные стереотипы, или, может быть, какой-то страх? Тогда чего я на самом деле боюсь, когда волнуюсь, что случайный прохожий, подняв на меня глаза, вдруг подумает, что я долбоеб?

Ценности

Отличить действительно личные ценности от стереотипов можно по тому простому признаку, что ценности вообще никак не уменьшаются от того, есть у нас на руках их реальное воплощение или нет. Звучит категорично, но на деле такое открытие знакомо почти каждому.

Например, если для нас большую ценность представляет настоящая дружба, то сама эта ценность никуда не девается, если однажды какой-нибудь друг нас предаст. Оправившись, мы по-прежнему будем ценить дружбу, желать ее для себя и стараться быть хорошим другом кому-то другому. Возможно, что эта ценность даже возрастет на осознании того, как все сложно и хрупко. Потеря объекта никогда не означает потерю смысла. А если кажется, что вместе с объектом потерян и смысл, значит, это был еще не смысл.

Частные примеры:

Если у человека есть глубокая ценность, например, любви к детям, то она живет в нем не только тогда, когда заводятся собственные. Ценность уже часть его, как тембр голоса или печенка. Не обязательно контролировать ее реализацию, проецируя на один конкретный объект или способ. Если со своими детьми пока трудно, то можно поискать способы, как любить детей так, чтобы это вызывало поменьше сопротивления у мироздания.

Если кто-то знает про себя, что ему важно делать мир лучше, то он может делать это почти бесконечным количеством способов. Не только нанося добро своим неблагодарным ученикам, будучи их классным руководителем, или забирая домой 21-ую бездомную собаку.

Если красота и переживание эстетических свойств мира действительно является нашей большой ценностью, то ее реализацией будет каждый контакт с прекрасным, каждое созерцание произведения искусства или природы. Не обязательно доводить до эстетического идеала (непонятно еще, откуда взявшегося) самого себя или своего партнера.

Еще более жесткий пример: когда кто-то действительно ценит верность, то даже измена или уход партнера не заставят ценить ее меньше. Объект, на который спроецирована ценность или даже смысл жизни, не может лишить нас их самих. При исчезновении объекта, наши ценности просто возвращаются обратно туда, откуда возникли.

Осознание того, что все наши настоящие ценности и смыслы действительно принадлежат нам полностью, дает свободу. Свободу для их реализации вне зависимости от повторений каких-то конкретных элементов и тактик. И достоверно снижает тревогу.

Траектория движения от «Мне важно, чтобы друг общался со мной чаще, чем с другим своим другом, а иначе я хочу его послать подальше» очень медленно, но неотвратимо достигнет самосознания «Я человек, для которого очень важно ощущение уникальности каждых отношений и уверенности в том, что я могу доверять своим близким людям».

Примерно о таком качественном изменении себя идет речь, когда стоит цель получить другие результаты относительно того, что мы имеем и чем недовольны. В контексте «Мне уже…, а я еще…» смена парадигмы ожидается в сторону «Вот, что я за человек сейчас, вот мои ценности, и я намереваюсь реализовывать их вовеки веков, пока не почувствую, что они изменились».

Итак, поймав себя на переживании «тварь я дрожащая или…», «у меня нет жирафа…», «мне уже, а я еще…», следует первым делом спросить себя, влияет ли тот параметр, о котором мы переживаем, на что-нибудь важное, кроме нашей самооценки. Если нет, то усилием мысли мы снова и снова выносим его за скобки самооценки, вплоть до визуализации этого процесса в каком-нибудь виде. «У него дешевая/дорогая тачка… это никак не влияет на мою жизнь, это не важно». «У нее толстые/тонкие икры… моя жизнь от этого никак не меняется, значит, это не важно».

А освободившееся место насыщаем актуальным знанием о себе самих. Максимально детализированными представлениями о наших ценностях, вкусах, нашем прошлом, наших представлениях о том, как устроена жизнь, интересах, о нашей реальной нравственности. И в любом субъективном предпочтении ищем след или указание на те ценности, которые за этим стоят. Останавливаем самоуглубление только там, где докопались до чего-то, что не требует постоянного подтверждения извне в виде каких-то там «результатов».

Самооценка – это по определению про себя. Чтобы отнестись к себе адекватно и поддерживать это отношение твердым и устойчивым, себя надо как можно лучше узнать. Тогда можно будет отнестись к себе как к чему-то реально существующему, вне зависимости от сопоставлений.

Крайне важно, какие цвета мы предпочитаем, что мы думаем о политике, почему любим или не любим определенных людей, какие страны и культуры нам симпатичны. Что мы думаем о боге и о кулинарии. Самопознание – основа самоотношения. Глубокое исследование, почему я думаю так, как я думаю, и делаю так, как делаю, освобождает от автоматических реакций на стимулы, которые и привели нас туда, где мы нашли себя неудовлетворенными.

Поэтому третий метод – это использовать любую возможность для изучения самого себя.

Или все же клинический случай

Если Я – это система моих представлений о себе, то бывают и ситуации, когда все представления о себе человека подвязаны на системы опознавательных знаков уровня потребления в самом широком смысле. Действительно, бывает, что ценности просто не обнаруживаются в отрыве от их реализации наружу и от оценки другими людьми. Ничто не имеет значения, если это нельзя хоть как-нибудь конвертировать в самооценку.

Тогда в режиме клинической практики можно говорить, что чувство своего Я у этого человека очень слабое, и без отражений со стороны оно переживает пустоту и инфляцию.

Хотя в культуре второй половины 20-го века принято обзывать все наше общество именно таким, нарциссическим, но в клиническом ключе людей с глубоким поражением характера этого рода не так уж и много. Большинство из нас все-таки переживает свою одержимость самооцениванием как проблему, а не как норму жизни, хотя бы потому, что это причиняет нам боль.

Не имея нужды вдаваться здесь в психодиагностические критерии, важно сказать, что перспектива такого характера, если оставить все, как есть, и надеяться, что самооценка сама окрепнет от каких-то достижений и успехов, связана с высоким риском депрессий в районе среднего и старшего возраста и в связи с любыми переходными этапами жизни. С другой стороны, нарциссический характер бывает тем отзывчивее к терапии, чем ближе он к тому, чтобы пережить инфляцию и столкнуться с пустотой внутри себя, а это делает перспективу депрессии не такой уж пугающей.

В следующем тексте мы поговорим о другой широко распространенной форме тревоги: «Что-то должно случиться».